В тот день ничто не предвещало.

Маменька с подругою пили на терраске чай с яблочным вареньем.

Я, стало быть, используя законный отпуск, плавала в Эгейском море, дочь моя удовлетворяла свои культурные потребности в г. Париже, и только муж мой был в относительной досягаемости – трудился в отведенной ему для этого Третьяковской галерее.

Звонок на тихой даче раздался внезапно.

– Валя!!! Валя!!! – кричал в телефон надрывный женский голос. – Валя, Женька-ка то наш…

Далее связь оборвалась.

Тут следует заметить, что родня моя не слишком многочисленна, но это несомненное достоинство она искупает некоторой непредсказуемостью.

«Женька», в частности, это брат моего покойного отца, мужчина за семьдесят и не самого титанического здоровья, склонный при этом к самым неожиданным эскападам и злоупотреблениям.

У меня еще есть кузен, кузина и племянники, но это, слава Богу, к делу отношения не имеет.

Поэтому я скажу коротко: ждать от моих родственников можно чего угодно.

Ну, пожалуй, кроме наследства.

Так вот.

– Валя!!! Валя!!! – надрывался телефон. – Женька-то наш…

Вот вы, к примеру. О чем думаете вы, когда в половине четвертого утра (или даже среди бела дня) вас тревожат истошным криком в трубке?

Вы, наверное, думаете, что в дом пришла радость и к вам летит счастливая весть.

Увы, не такова мать моя старушка.

Это женщина ипохондрического склада и богатого воображения.

Воображению маменьки мог бы позавидовать Стивен Кинг. Особенно в крайних случаях. К примеру, если я в восемь вечера не беру трубку.

Ну, вы понимаете.

Телефон, меж тем, звонил. Каждый крик «Валя, а Женька-то наш!» выводил маменьку на новый виток.

Ну скажите мне, дорогие читатели и дорогой ОМО, что мог сделать «Женька-то наш»?

Естественно, его парализовало. Как минимум. Но скорее всего, он умер.

Маменька решила принять меры.

И тут я подхожу к главному.

Спасибо тебе, дорогой ОМО.

За то, что мама не дозвонилась дочери на Эгейское море и внучери на Монмартр.

Она даже не смогла добыть зятя из подвалов ГТГ.

Страшно подумать, какие психические разрушения произвел бы ее звонок в Париже, в Салониках и даже в Толмачевском переулке.

Оставшись наедине с трагедией, маменька решила обуть онучи и идти лесом на станцию хоронить «Женьку-то нашего».

Телефон, меж тем, звонил.

Маменькины подруги (дамы ее же элегантного возраста) отобрали у маменьки аппарат и полезли на крышу. Вдвоем. Одна лезла, другая держала.

Я, ОМО, избавлю тебя от технических подробностей этого восхождения.

Скажу честно, я попросила и меня от них избавить.

Коротко говоря, они влезли.

С крыши, если высунуться подальше, и вправо, твой сигнал ЕСТЬ.

Женька-то наш пришел в гости к Анне Матвевне.

Они вместе отмечали день военно-морского флота, и решили позвонить моей маме.

«Проздравить».

Даже не знаю, что еще добавить.

Наверное, то, что, слезши с крыши, старушки отметили-таки день ВМФ распитием корвалола.

* * *

Телефонный звонок.

Незнакомый номер.

– Алло, – говорю.

На том конце – звенящий девичий голос. Металл пополам со слезой.

– Кто вы?!

– Гм, а вы кто?! – интересуюсь я в свою очередь. – И главное – куда вы звоните?

– Не сомневайтесь, я звоню вам!

– Очень хорошо, миленькая. Что у вас случилось? Кто захворал? Чем? Где лечится?

– Никто нигде не лечится!!! Я хочу знать, КТО ВЫ ТАКАЯ.

– А вы кто такая?! – начинаю сердиться я.

– Меня зовут Лена! Так и запомните!

– Запомню, – говорю. – Лена. Кто вы, Лена, и что вам надо?

– А я скажу вам! Я вам скажу!!! Я вытащила у Антона из кармана мобильник, я нашла ваш номер! Я хочу знать, кто вы такая!!!

– Так, – говорю, – туман над могильниками рассеивается. Значит, сперли мобильник…

– Нет, не сперла!!! Я вытащила, я должна знать! Вы думаете, он любит вас?! НЕТ! Он любит меня!!!

– И хорошо, и Бог в помощь, – говорю, – Чего вы кричите, деточка?!

– Я вам не деточка!!!

– Сколько вам лет?

– Двадцать один почти!

– Вы мне деточка. Вы сперли мобильник у Антона. Вы звоните мне, чтобы узнать, кто я такая. У Антона не меньше трех сотен контактов в мобильнике. Почему вы мне звоните?

– Вы у него в «избранном»! И там написано: «любимая женщина»!

Тьфу ты пропасть.

Холера тебя разбери.

– Лялечка, – начинаю я.

– Откуда вы знаете, что он зовет меня Лялечкой?! Значит, он вам говорил обо мне, я знаю, не врите!!!

Ох ты Господи.

Тридцать лет я знаю этого человека.

Тридцать лет подряд он носит линялые голубые джинсы под цвет глаз, тридцать лет подряд поднимает с полу тяжелые металлические предметы в целях бодибилдинга, тридцать лет подряд он морочит голову хорошеньким девушкам и тридцать лет подряд зовет их «Лялечками». У него плохая память на имена, изволите ли видеть…

– Деточка, – говорю, – он ведь вам в папы годится. Причем с перехлестом…

– Это не имеет значения! Вы не знаете, как он несчастен! Его никто не понимает! И вы его не понимаете!

– Милочка, – отвечаю, чувствуя себя Маргаритой Палной Хоботовой из известного кинофильма, – я его не понимаю только тогда, когда он про свои стохастические аппроксимации говорит, а так – чего там понимать, ласточка вы моя…

– Вы черствая! – кричит.

Нет, я могла бы сразу послать девочку к черту.

Нет, я потом перезвонила фигуранту и сказала речь, в которой часто звучали такие словосочетания, как «старый козел», и «как не стыдно».

Нет, я все понимаю.

Но милые, родные, любимые девочки…

Если ему полтинник и он – «одинокий волк», то это знаете почему?

Это потому, что он всех сожрал!

И нет другого объяснения.

Хоть вы по швам разойдитесь.

Если он до сих пор одинок и прекрасен, то это не потому, что он ждал вас.

А потому, что с ним невозможно жить.

Да нет, я не сержусь.